 |
Корректура / Доля правды
Критика переводов | Доля правды | Имена у Сапковского | Юмор | Игра Ведьмак
Анджей Сапковский
"Доля правды""Ziarno prawdy", перевод Татьяны Гладысь
Данный перевод выполнен по зову души и из желания попробовать свои силы на переводческом поприще.
Перевод не может быть использован в коммерческих целях без согласия Автора и Переводчика.
1
Черные точки на светлом, тронутом полосками дымки фоне неба своим движением привлекли внимание ведьмака. Их было много. Птицы кружили, описывая медленные, спокойные круги, потом внезапно снижались и тут же вновь взлетали вверх, часто взмахивая крыльями.
Ведьмак довольно долго наблюдал за птицами, оценивал расстояние и приблизительное время, необходимое на его преодоление, с поправкой на рельеф местности, густоту леса, глубину и направление яра, который – как подозревал – находился на его пути. Наконец он откинул плащ и укоротил на две дырки ремень, наискось пересекающий грудь. Навершие и рукоять меча, висевшего за спиной, выглянули из-за его правого плеча.
- Сделаем небольшой крюк, Плотва, – сказал он. – Съедем с тракта. Кажется мне, птицы там кружат не без причины.
Кобыла, разумеется, не ответила, но тронулась с места, повинуясь привычному голосу.
- Кто знает, может, это павший лось, - говорил Геральт. – А может, и не лось. Кто знает?
Яр действительно был там, где он и ожидал – в определенный момент ведьмаку сверху видны были кроны деревьев, плотно заполнявших расселину. Однако склоны оврага оказались пологими, а дно сухим, без терновника и гниющих стволов. Он преодолел яр легко. На другой стороне был березовый перелесок, а за ним – большая поляна, вересковые заросли и бурелом, протягивающий вверх щупальца спутанных веток и корней.
Птицы, всполошенные появлением всадника, поднялись выше, закаркали неистово, пронзительно и хрипло.
Первое тело Геральт увидел сразу – белый цвет бараньего полушубка и матовая голубизна платья отчетливо выделялись на фоне пожелтевших островков осоки. Второй труп он не видел, но знал, где тот находится – расположение тела выдавала позиция трех волков, которые спокойно смотрели на всадника, присев на зады. Кобыла ведьмака фыркнула. Волки, как по команде, бесшумно, не спеша потрусили в лес, время от времени оборачивая в сторону пришельца треугольные головы. Геральт соскочил с коня.
У женщины в полушубке и голубом платье не было лица, горла и большей части левого бедра. Ведьмак миновал ее, не наклоняясь.
Мужчина лежал лицом к земле. Геральт не стал переворачивать тело, видя, что и здесь волки и птицы даром времени не теряли. Впрочем, тщательнее осматривать останки не было необходимости – шерстяную куртку на плечах и спине покрывал черный, ветвистый узор засохшей крови. Было очевидно, что мужчина погиб от удара в шею, а волки изуродовали тело уже позже.
На широком поясе, возле короткого меча в деревянных ножнах, мужчина носил кожаную суму. Ведьмак сорвал ее, по очереди выбросил в траву кресало, кусочек мела, воск для печатей, горсть серебряных монет, складной, в костяной оправе нож для бритья, кроличье ухо, три ключа на кольце, амулет с фаллическим символом. Два письма, написанные на полотне, отсырели от дождя и росы, руны расплылись и размылись. Третье, на пергаменте, тоже испорченное влагой, еще можно было прочесть. Это было кредитное письмо, выданное муривельским банком краснолюдов купцу по имени Рулле Аспер или Аспен. Сумма аккредитива была небольшой.
Наклонившись, Геральт приподнял правую руку мужчины. Как он и ожидал, на медном кольце, врезающемся в распухший и посиневший палец, находился знак цеха оружейников – стилизованный шлем с забралом, два скрещенных меча и руна А, выгравированная под ними.
Ведьмак вернулся к трупу женщины. Когда он переворачивал тело, что-то укололо его в палец. Это была роза, приколотая к платью. Цветок увял, но не потерял красок – лепестки были темно-голубыми, почти синими. Геральт впервые в жизни видел такую розу. Он перевернул тело полностью и вздрогнул.
На открывшейся, искалеченной шее женщины были отчетливо видны следы зубов. Не волчьих.
Ведьмак осторожно отступил к лошади. Не спуская глаз с опушки леса, взобрался в седло. Дважды объехал поляну, наклонившись, внимательно осматривал землю, оглядываясь вокруг.
- Да, Плотва, - сказал он негромко, придерживая коня. – Дело ясное, хоть и не до конца. Оружейник и женщина приехали верхом со стороны того леса. Вне всякого сомнения, направлялись из Муривель домой, потому что никто долго не возит с собой нереализованные аккредитивы. Почему они ехали этим путем, а не трактом – неизвестно. Но ехали они через вересковые заросли, бок о бок. И тут, не знаю почему, оба слезли или упали с коней. Оружейник погиб сразу. Женщина бежала, потом упала и тоже погибла, а нечто, не оставившее следов, тащило ее по земле, держа зубами за шею. Это случилось два или три дня тому назад. Кони разбежались, не будем их искать.
Кобыла, разумеется, не ответила – неспокойно фыркала, реагируя на знакомый тон голоса.
- Это нечто, убившее обоих, - продолжал Геральт, глядя на опушку леса, - не было ни оборотнем, ни лешим. Ни тот, ни другой не оставил бы столько падальщикам. Если бы здесь были болота, я сказал бы, что это кикимора или виппер. Но здесь нет болот.
Наклонившись, ведьмак слегка отвернул прикрывающую бок коня попону, открыв притороченный к вьюкам второй меч, с блестящей узорчатой гардой и черной рифленой рукоятью.
- Да, Плотва. Сделаем крюк. Надо проверить, почему оружейник и женщина ехали лесом, а не трактом. Если мы будем равнодушно проезжать мимо таких происшествий, то не заработаем даже тебе на овес, правда, Плотва?
Лошадь послушно двинулась вперед, через бурелом, осторожно переступая вывороченные с корнем деревья.
- Хоть это и не оборотень, не будем рисковать, - продолжал ведьмак, вынимая из сумки у седла засушенный букетик бореца и вешая его у мундштука. Кобыла фыркнула. Геральт расшнуровал немного кафтан у шеи, извлек из-под него медальон с оскаленной волчьей пастью. Медальон, висящий на серебряной цепочке, подпрыгивал в ритм поступи коня, как ртуть вспыхивая в солнечных лучах.
2
Красную черепицу конусообразной крыши башни он впервые увидел с вершины холма, на который поднялся, срезая поворот еле заметной тропинки. Склон, поросший орешником, заваленный сухими ветками, устланный толстым ковром желтых листьев, был небезопасен для спуска. Ведьмак повернул назад, осторожно съехал по скату, вернулся на тропинку. Он ехал медленно, время от времени придерживал коня и, свесившись с седла, высматривал следы.
Лошадь дернула головой, дико заржала, затопала, затанцевала на тропинке, всклубив засохшие листья. Геральт обвил шею коня левой рукой и, сложив пальцы правой в Знак Аксии, водил кистью над головой животного, шепча заклятие.
- Настолько плохо? – бормотал он, оглядываясь вокруг и не снимая Знака. – Настолько? Спокойно, Плотва, спокойно.
Колдовство подействовало быстро, но подгоняемая пяткой лошадь тронулась не сразу, тупо, неестественно, потеряв гибкую ритмичность поступи. Ведьмак ловко соскочил на землю, пошел дальше пешком, ведя коня под уздцы. Увидел стену.
Между стеной и лесом не было промежутка, заметного разрыва. Листья молодых деревцов и кустов можжевельника сплетались с плющом и диким виноградом, уцепившимся за камни. Геральт задрал голову. В ту же минуту он почувствовал, как, щекоча, поднимая волосы, присасывается к шее и ползет невидимое мягкое созданьице. Он знал, что это было.
Кто-то смотрел.
Он повернулся, медленно и плавно. Плотва фыркнула, мышцы на ее шее задрожали, перекатились под кожей.
На склоне холма, с которого он только что спустился, неподвижно, опираясь рукой на ствол ольхи, стояла девушка. Ее белое ниспадающее до земли платье контрастировало с блестящей чернотой длинных растрепанных волос, ложащихся на плечи. Геральту показалось, что она улыбается, но уверенности не было – девушка была слишком далеко.
- Здравствуй, - произнес он, поднимая ладонь в дружественном жесте. Сделал шаг в сторону девушки. Слегка поворачивая голову, та следила за его движениями. Лицо девушки было бледным, глаза – черными и огромными. Улыбка – если это была улыбка – исчезла с ее лица, как стертая тряпкой. Геральт сделал еще шаг. Зашелестели листья. Девушка косулей сбежала по склону, промелькнула меж кустов орешника и, став уже только белой полоской, исчезла в глубине леса. Длинное платье, казалось, совсем не ограничивало свободу ее движений.
Кобыла ведьмака стонуще заржала, вскидывая голову. Геральт, все еще смотря в сторону леса, машинально успокоил ее Знаком. Ведя коня под уздцы, пошел дальше, медленно, вдоль стены, по пояс утопая в лопухах.
Солидные, окованные железом ворота, висящие на проржавевших петлях, были снабжены большой латунной колотушкой. Немного поколебавшись, Геральт протянул руку, коснулся позеленевшего кольца. И тотчас отскочил, потому что в ту же минуту ворота отворились, скрипя, скрежеща, пригибая пучки травы и разгребая камешки и ветки. За воротами никого не было – ведьмак видел лишь пустой двор, запущенный и заросший крапивой. Он вошел, ведя коня за собой. Одурманенная Знаком лошадь не противилась, однако ступала неуверенно, на негнущихся ногах.
С трех сторон двор окружала каменная стена и остатки деревянных лесов, с четвертой был фасад особняка, пестревший оспинами отвалившейся штукатурки, грязными потеками и гирляндами плюща. Ставни, с которых облезла краска, были закрыты. Двери тоже.
Геральт набросил поводья Плотвы на столбик у ворот и медленно пошел в сторону особняка по гравийной аллейке, ведущей мимо низкого бортика небольшого фонтана, полного листьев и мусора. Посередине фонтана, на причудливом цоколе, выгибая кверху обитый хвост, напрягся высеченный из белого камня дельфин.
Возле фонтана, на чем-то, что некогда было клумбой, рос розовый куст. Ничем, кроме окраски цветов, он не отличался от других розовых кустов, какие приходилось видеть Геральту. Розы были исключением – цвета индиго, с легким оттенком пурпура на концах некоторых лепестков. Ведьмак прикоснулся к одной, наклонился, понюхал. У цветов был типичный для роз запах, но несколько более резкий.
Двери особняка – а одновременно и все ставни – с треском распахнулись. Геральт резко поднял голову. По аллейке, скрежеща гравием, прямо на него неслось чудовище.
Правая рука ведьмака молниеносно взметнулась над правым плечом, в ту же секунду левая рванула за ремень на груди, и рукоять меча сама прыгнула в ладонь. Клинок, с шипеньем выскакивая из ножен, описал короткий сияющий полукруг и замер, нацеленный острием в сторону атакующего зверя. Чудовище при виде меча затормозило, остановилось. Гравий брызнул во все стороны. Ведьмак даже не шелохнулся.
Существо было человекообразным, одетым в поизносившееся, но хорошего качества платье, не лишенное изящных, но совершенно бесполезных украшений. Человекообразность, однако, доходила лишь до грязноватого воротника кафтана, ибо над ним возвышалась громадная, косматая как у медведя голова с огромными ушами, парой диких глазищ и ужасной, полной кривых клыков пастью, в которой словно пламя мелькал красный язык.
- Вон отсюда, смертный! – проревело чудовище, размахивая лапами, но не двигаясь с места. – Сожру! На куски разорву!
Ведьмак не шевельнулся, не опустил меч.
- Ты что, глухой? Вон отсюда! – рявкнуло существо, после чего издало нечто среднее между визгом кабана и ревом оленя-самца. Ставни на всех окнах захлопали и застучали, стряхивая камешки и штукатурку с подоконников. Ни ведьмак, ни чудовище не шевельнулись.
- Беги, поколе цел! – заревело существо, но как будто не столь уверенно. – Не то...
- Не то – что? – перебил Геральт.
Чудовище бурно засопело, склонило набок ужасную голову.
- Смотрите на него, какой смелый, - промолвило оно спокойно, скаля клыки и глядя на Геральта налитым кровью глазом. – Будь добр опустить железо. Может, до тебя не дошло, что ты находишься во дворе моего собственного дома? Или там, откуда ты родом, принято угрожать хозяину мечом в его собственном дворе?
- Принято, - подтвердил Геральт. – Но только тем хозяевам, которые встречают гостей ревом и обещанием разорвать на куски.
- Ах, зараза, - взволновалось чудовище. – Он еще оскорблять меня будет, бродяга. Гость нашелся! Лезет во двор, губит чужие цветы, хозяйничает и думает, что сейчас вынесут хлеб-соль. Тьфу!
Существо сплюнуло, засопело и закрыло пасть. Нижние клыки остались снаружи, придавая ему вид кабана-одиночки.
- И что? – сказал ведьмак немного погодя, опуская меч. – Так и будем стоять?
- А что ты предлагаешь? Лечь? – фыркнуло чудовище. – Спрячь это железо, говорю.
Ведьмак ловко сунул оружие в ножны на спине, не опуская руки, погладил торчащее над плечом навершие.
- Я предпочел бы, - сказал он, - чтоб ты не делал слишком резких движений. Этот меч можно вынуть в любой момент, и быстрее, чем ты думаешь.
- Видел, - кашлянуло чудовище. – Если бы не это, ты давно уже был бы за воротами с отпечатком моего каблука на гузне. Чего тебе здесь надо? Откуда ты тут взялся?
- Заблудился, - солгал ведьмак.
- Заблудился, - повторило чудовище, скривив пасть в грозной гримасе. – Ну так выблудись. За ворота, значит. Оберни левое ухо к солнцу да так иди, и скоро вернешься на тракт. Ну, чего ждешь?
- Вода здесь есть? – спокойно спросил Геральт. – Конь пить хочет. И я тоже, если тебе это особенно не мешает.
Чудовище переступило с ноги на ногу, почесало ухо.
- Слушай-ка, ты, - сказало оно. – Ты действительно меня не боишься?
- А должен?
Чудовище оглянулось вокруг, кашлянуло, размашистым движением подтянуло широкие штаны.
- А, зараза, чего уж там. Гость в дом. Не каждый день попадается человек, который при виде меня не убегает или не падает в обморок. Ну, ладно. Ежели ты усталый, но честный путник – приглашаю в дом. Но ежели разбойник или вор – предупреждаю: этот дом выполняет мои приказы. В этих стенах командую я!
Оно подняло косматую лапу. Все ставни опять застучали о стену, а в каменной глотке дельфина что-то глухо заурчало.
- Приглашаю, - повторило чудовище.
Геральт не двинулся с места, пристально глядя на него.
- Ты один живешь?
- А какое твое дело, с кем я живу? – сердито промолвило чудовище, разевая пасть, а потом громко захохотало. – Ага, понятно. Вероятно, ты имеешь в виду, нет ли у меня сорока слуг, красавцев мне под стать. Нет. Ну так как, зараза, воспользуешься приглашением, сделанным от чистого сердца? Если нет, то ворота вон там, как раз за твоим задом!
Геральт церемонно поклонился.
- Приглашение принимаю, - сказал он по форме. – Закон гостеприимства не нарушу.
- Мой дом – твой дом, - ответило чудовище тоже по форме, хотя и небрежно. – Сюда, гость. А коня оставь здесь, у колодца.
Внутри особняк тоже требовал основательного ремонта, однако тут было в меру чисто и опрятно. Мебель, по-видимому, вышла из-под рук хороших мастеровых, даже если это и было очень давно. В воздухе сильно пахло пылью. Было темно.
- Свет! – рыкнуло чудовище, и лучина, воткнутая в железный держатель, тут же полыхнула, выбросив облачко копоти.
- Неплохо, – промолвил ведьмак.
Чудовище захохотало.
- И все? Воистину, вижу, что чем попало тебя не удивишь. Я говорил, этот дом исполняет мои приказания. Сюда, пожалуйста. Осторожно, лестница крутая. Свет!
На лестнице чудовище обернулось.
- А что это болтается у тебя на шее, гость? Что это такое?
- Посмотри.
Существо взяло медальон в лапу, поднесло к глазам, слегка натянув цепочку на шее Геральта.
- Неприятное выражение лица у этого зверя. Что это такое?
- Цеховой знак.
- Ага, по-видимому, ты занимаешься изготовлением намордников. Сюда, пожалуйста. Свет!
Середину большого, совершенно лишенного окон зала занимал огромный дубовый стол, совсем пустой, если не считать внушительных размеров канделябра из позеленевшей латуни, покрытого гирляндами застывшего воска. По очередной команде чудовища свечи зажглись, замерцали, немного осветив помещение.
Одна из стен зала была увешана оружием – композициями из круглых щитов, скрещенных алебард, рогатин и гизард, тяжелых длинных мечей и секир. Половину соседней стены занимал очаг громадного камина, над которым виднелись ряды шелушащихся и облезлых портретов. Стена напротив входа была заполнена охотничьими трофеями: широкие лосиные и ветвистые оленьи рога бросали длинные тени на оскаленные морды кабанов, медведей и рысей, на взъерошенные и обтрепанные крылья чучел орлов и ястребов. Центральное, почетное место занимала покоричневевшая, подпорченная, роняющая паклю голова скального дракона. Геральт подошел ближе.
- Его убил мой дедуля, - сказало чудовище, швыряя в жерло очага огромную колоду. – Это был, пожалуй, последний дракон в округе, позволивший себя убить. Садись, гость. Ты голоден, как полагаю?
- Не стану отрицать, хозяин.
Чудовище село за стол, опустило голову, сплело на животе косматые лапы и с минуту что-то бормотало, вращая огромными большими пальцами, затем негромко рыкнуло, ударяя лапой о стол. Блюда и тарелки звякнули оловянно и серебряно, хрустально зазвенели кубки. Запахло жарким, чесноком, душицей и мускатным орехом. Геральт не проявил удивления.
- Так, - потерло лапы чудовище. – Это лучше прислуги, а? Угощайся, гость. Вот пулярка, тут ветчина из кабана, здесь паштет из... Не знаю, из чего. Из чего-то. Здесь у нас рябчики. Нет, зараза, это куропатки. Я перепутал заклинания. Ешь, ешь. Это добротная, настоящая еда, не бойся.
- Не боюсь, - Геральт разорвал пулярку надвое.
- Забыл, - прыснуло чудовище – что ты не из пугливых. Звать тебя, к примеру, как?
- Геральт. А тебя, хозяин?
- Нивеллен. Но в округе меня называют Вырод или Клыкач. И пугают мной детей. – Чудовище влило себе в горло содержимое огромного кубка, затем погрузило пальчищи в паштет и одним махом выхватило из миски почти половину содержимого.
- Пугают детей, - повторил Геральт с набитым ртом. – Безосновательно, конечно?
- Совершеннейше. Твое здоровье, Геральт!
- И твое, Нивеллен.
- Как вино? Ты заметил, что это виноградное, а не яблочное? Но если тебе не нравится, наколдую другое.
- Спасибо, это неплохое. Магические способности у тебя врожденные?
- Нет. Они у меня с тех пор, как вот это выросло. Морда, значит. Сам не знаю, откуда это взялось, но дом исполняет, что пожелаю. Ничего особенного, умею наколдовать жратву, питье, платье, чистую постель, горячую воду, мыло. Любая баба может это и без колдовства. Открываю и закрываю окна и двери. Зажигаю огонь. Ничего особенного.
- Все же что-то. А эта... как ты говоришь, морда, у тебя давно?
- Двенадцать лет.
- Как это случилось?
- А какое тебе до этого дело? Налей себе еще.
- Охотно. Мне до этого никакого дела, спрашиваю из интереса.
- Повод понятный и приемлемый, - громко засмеялось чудовище. – Но я его не приму. Тебя это не касается, и все. Но чтобы хоть частично удовлетворить твое любопытство, покажу, как я выглядел прежде. Взгляни-ка туда, на портреты. Первый, считая от камина – это мой папуля. Второй – зараза знает кто. А третий – это я. Видишь?
Из-под пыли и паутины с портрета смотрел водянистым взглядом бесцветный толстячок с заплывшим, грустным и прыщавым лицом. Геральт, которому была знакома распространенная среди портретистов склонность льстить клиентам, грустно покивал головой.
- Видишь? – повторил Нивеллен, скаля клыки.
- Вижу.
- Кто ты?
- Не понимаю.
- Не понимаешь? – чудовище подняло голову, его глаза заблестели, как у кошки. – Свет свечей, гость, не достигает моего портрета. Я его вижу, но я не человек. По крайней мере, не в данный момент. Человек, чтобы рассмотреть портрет, встал бы, подошел ближе, вероятно, еще должен был бы взять подсвечник. Ты этого не сделал. Вывод прост. Но я спрашиваю без обиняков: ты человек?
Геральт не отвел глаза.
- Если ты так ставишь вопрос, - ответил он после минутного молчания, - то не совсем.
- Ага. Пожалуй, не будет бестактностью спросить, кто ты в таком случае?
- Ведьмак.
- Ага, - повторил Нивеллен немного погодя. – Если мне память не изменяет, ведьмаки интересным образом зарабатывают на жизнь. За плату убивают разных чудовищ.
- Память тебе не изменяет.
Опять воцарилась тишина. Пламя свечей пульсировало, било вверх тоненькими усиками огня, сияло в граненом хрустале кубков, в каскадах стекающего по светильнику воска. Нивеллен сидел неподвижно, слегка шевеля огромными ушами.
- Допустим, - сказал он наконец, - ты успеешь вытащить меч прежде, чем я на тебя брошусь. Допустим, ты даже успеешь меня полоснуть. При моем весе это меня не остановит, я свалю тебя с ног самой силой движения. А потом все решат зубы. Как ты думаешь, ведьмак, у кого из нас двоих больше шансов, дойди дело до перегрызания глоток?
Геральт, придерживая большим пальцем оловянный колпачок графина, налил себе вина, отпил глоток, откинулся на спинку стула. Он смотрел на чудовище, ухмыляясь, и ухмылка эта была прескверной.
- Та-а-ак, - протянул Нивеллен, ковыряя когтем в уголке пасти. – Надо признать, ты умеешь ответить на вопрос, не разбрасываясь словами. Интересно, как ты справишься со следующим, который я тебе задам. Кто тебе за меня заплатил?
- Никто. Я здесь случайно.
- А не лжешь?
- Не имею привычки лгать.
- А какие имеешь привычки? Мне рассказывали о ведьмаках. Я запомнил, что ведьмаки похищают маленьких детей, которых потом кормят волшебными травами. Выжившие сами становятся ведьмаками, колдунами с нечеловеческими способностями. Их учат убивать, искореняют всякие человеческие чувства и порывы. Из них делают чудовищ, которые должны убивать других чудовищ. Я слышал, как говорили, мол, самое время кому-нибудь начать охотиться на ведьмаков. Потому что чудовищ все меньше, а ведьмаков все больше. Съешь куропатку, пока совсем не остыла.
Нивеллен взял с блюда куропатку, целиком вложил ее в пасть и схрупал, как сухарик, с треском дробя зубами косточки.
- Почему молчишь? – спросил он невнятно, глотая. – Что из того, что о вас говорят, правда?
- Почти ничего.
- А ложь?
- То, что чудовищ все меньше.
- Факт. Их немало, - оскалил клыки Нивеллен. – Одно как раз сидит перед тобой и раздумывает, хорошо ли сделало, пригласив тебя. Мне, гость, твой цеховой знак сразу не понравился.
- Ты никакое не чудовище, Нивеллен, - сухо сказал ведьмак.
- А, зараза, это что-то новое. Значит, кто я, по-твоему? Кисель из клюквы? Клин диких гусей, улетающих на юг грустным ноябрьским утром? Нет? Тогда, может, невинность, утраченная у родника грудастой мельниковой дочкой? Ну, Геральт, скажи мне, кто я такой. Не видишь, что меня прямо-таки трясет от любопытства?
- Ты не чудовище. Иначе ты не мог бы прикасаться к этому серебряному подносу. И уж ни в коем случае не взял бы в руки мой медальон.
- Ха! – рявкнул Нивеллен так, что пламя свечей на миг легло горизонтально. – Сегодня явно день открытия великих, ужасных тайн! Сейчас я узнаю, что эти уши выросли у меня потому, что ребенком я не любил овсянку на молоке!
- Нет, Нивеллен, - спокойно сказал Геральт. – Это результат сглаза. Я уверен, что ты знаешь, кто навел на тебя порчу.
- А если знаю, то что?
- Порчу можно снять. Во многих случаях.
- Ты, будучи ведьмаком, конечно, умеешь снимать порчу? Во многих случаях.
- Умею. Хочешь, чтоб я попробовал?
- Нет. Не хочу.
Чудовище раскрыло пасть и вывесило красный язык длиной в две пяди.
- Что, опешил?
- Опешил, - признался Геральт.
Чудовище засмеялось, развалилось в кресле.
- Я так и знал, что опешишь, - сказало оно. – Налей себе еще, сядь поудобнее. Я расскажу тебе всю историю. Ведьмак ты или нет – но вызываешь доверие, а мне охота поболтать. Налей себе.
- Уже нечего.
- А, зараза, - чудовище кашлянуло, после чего вновь грохнуло лапой о стол. Рядом с двумя пустыми графинами невесть откуда появилась довольно большая глиняная бутыль в ивовой оплетке. Нивеллен сорвал зубами восковую печать.
- Как ты, вероятно, заметил, - начал он, наливая, - округа довольно пустынна. До ближайших людских поселений неблизкий путь. Потому как, видишь ли, мой папуля, да и мой дедуля, в свое время лишнего повода для любви ни соседям, ни проезжавшим трактом купцам не давали. Каждый, кто в наши места попадал, расставался в лучшем случае со своим добром, если папуля углядел его с башни. А несколько ближайших поселений сгорело, потому как папуля счел, что дань платится нерадиво. Мало кто любил моего папулю. Кроме меня, разумеется. Я страшно плакал, когда однажды привезли на возу то, что осталось от моего папули после удара двуручным мечом. Дедуля к тому времени активным разбоем уже не занимался, потому что с тех пор, как получил по башке железным моргенштерном, ужасно заикался, пускал слюни и редко когда поспевал вовремя в отхожее место. Получилось, что я, как наследник, должен возглавить дружину.
- Молод я тогда был, - продолжал Нивеллен, - сущий молокосос, так что парни из дружины мигом меня оседлали. Командовал я ими, как ты можешь догадаться, в той же степени, в какой жирный поросенок может возглавлять волчью стаю. Вскоре начали мы делать вещи, которые папуля, будь он жив, никогда бы не позволил. Избавлю тебя от подробностей, перейду сразу к делу. Однажды мы отправились аж к Гелиболю, что под Мирт, и ограбили храм. Вдобавок ко всему, была там также молодая жрица.
- Что это был за храм, Нивеллен?
- Одна зараза знает, Геральт. Но, видать, это был недобрый храм. На алтаре, помню, лежали черепа и кости, горел зеленый огонь. Вонь стояла ужасная. Но ближе к делу. Парни схватили жрицу, сдернули с нее одежку и сказали, что я должен возмужать. Ну я и возмужал, глупый сопляк. Во время возмужания жрица наплевала мне в рожу и что-то проорала.
- Что?
- Что я чудовище в человечьей шкуре, что буду чудовищем в чудовищной, что-то о любви, о крови, не помню. Кинжальчик, маленький такой, был спрятан, наверное, в волосах. Она покончила с собой, и тогда... Удирали мы оттуда, Геральт, говорю тебе, чуть коней не загнали. Это был недобрый храм.
- Рассказывай дальше.
- Дальше было так, как сказала жрица. Через пару дней просыпаюсь утром, а прислуга, как меня кто увидит – в крик и ходу. Я к зеркалу... Понимаешь, Геральт, запаниковал я, случился со мной какой-то припадок, помню все как в тумане. Короче говоря, были трупы. Несколько. Я использовал, что только подвернулось под руку, как-то вдруг став очень сильным. А дом помогал, как мог: хлопали двери, летала по воздуху утварь, взметалось пламя. Кто успел, в панике бежал: тетушка, кузина, парни из дружины, да что говорить, убежали даже собаки, воя и поджав хвосты. Убежала моя кошка Обжорочка. От страха удар хватил даже тетушкиного попугая. Вскоре остался я один, ревя, воя, безумствуя и разбивая, что попало, главным образом зеркала.
Нивеллен замолчал, вздохнул, шмыгнул носом.
- Когда приступ миновал, - продолжил он чуть погодя, - было уже поздно что-либо сделать. Я остался один. Никому уже не мог объяснить, что изменилась только моя внешность, что хоть и в ужасном облике, но я всего лишь глупый мальчишка, рыдающий в пустом замке над телами слуг. Потом пришел жуткий страх: вернутся и забьют до смерти, прежде чем успею объяснить. Но никто не вернулся.
Чудовище на минуту замолчало, утерло нос рукавом.
- Не хочу возвращаться к тем первым месяцам, Геральт, еще сегодня меня трясет, когда вспоминаю. Перейду к делу. Долго, очень долго сидел я в замке, притихнув как мышь за печью, носа наружу не показывая. Если кто-нибудь появлялся – что случалось редко – я не выходил, просто велел дому хлопнуть пару раз ставней или рявкал в водосточную трубу, и обычно этого хватало, чтобы гость поднял за собой здоровенное облако пыли. Так было до дня, в который, на рассвете, выглядываю я в окно и что вижу? Какой-то толстяк срезает розы с тетушкиного куста. А надо тебе сказать, что это не что-нибудь, а голубые розы из Назаира, саженцы привез еще дедуля. Злость меня взяла, выскочил я во двор. Толстяк, обретя голос, который потерял было при виде меня, провизжал, что хотел токмо несколько цветков для доченьки, чтоб я его пощадил, даровал жизнь и здоровье. Я уж было собрался вытурить его за главные ворота, когда меня осенило, вспомнил я сказки, которые рассказывала мне когда-то Леника, моя няня, старая тетеха. Зараза, подумал я, вроде красивые девочки превращают лягушек в королевичей или наоборот, так может... Может есть в этой болтовне какая-то доля правды, какой-то шанс... Подпрыгнул я на две сажени, заревел так, что дикий виноград оборвало со стены и заорал: "Дочь или жизнь!" – ничего лучше мне в голову не пришло. Купец – а это был купец – залился плачем, а затем признался, что доченьке 8 лет. Что, смеешься?
- Нет.
- Потому что я и сам не знал, смеяться мне или плакать над моей паскудной судьбой. Жаль мне стало купчину, смотреть не мог, как он трясется, пригласил его в дом, угостил, на прощанье насыпал золота и камушков в мешок. Надо тебе сказать, что в подземелье осталось немало добра, еще с папулиных времен, я не очень-то знал, что с ним делать и мог позволить себе широкий жест. Купец сиял, благодарил, да так, что прямо обслюнявился весь. Должно быть, где-то он похвалился своим приключением, потому что не прошло и двух месяцев, как сюда прибыл второй купец. С собой захватил приличных размеров мешок. И дочь. Тоже приличных размеров.
Нивеллен вытянул ноги под столом, потянулся так, что затрещало кресло.
- Я живо столковался с купцом, - продолжал он. – Условились, что он оставит ее у меня на год. Пришлось помочь ему погрузить мешок на мула – сам бы не поднял.
- А девушка?
- Некоторое время при виде меня ее сводили судороги, она была убеждена, что я ее все же съем. Но через месяц мы уже ели за одним столом, непринужденно болтали и ходили на долгие прогулки. Но хотя она была мила и удивительно толкова, язык у меня заплетался, когда я с ней разговаривал. Понимаешь, Геральт, я всегда робел перед девушками, всегда выставлял себя на посмешище, даже перед девками из хлева, с навозом на икрах, которых парни из дружины мяли как хотели, и так, и этак. Даже они надо мной насмехались. А куда уж, думал я, с такой мордой. Так и не смог заставить себя хотя бы упомянуть о причине, по которой я так дорого заплатил за год ее жизни. Год тянулся, как вонь за народным ополчением, пока, наконец, не появился купец и не забрал ее. Я же, поникший, заперся в доме и несколько месяцев не реагировал ни на каких гостей с дочками, которые тут появлялись. Но после года, проведенного в компании, я понял, как тяжело, когда некому слова молвить. – Чудовище издало звук, который должен был означать вздох, а прозвучал, как икота.
- Следующую, - сказало оно чуть погодя, - звали Фэнне. Маленькая, смышленая, а щебетунья – сущий королек. И совсем меня не боялась. Однажды, была как раз годовщина моих пострижин, перепили мы с ней меду и... хе, хе. Сразу после выскочил я из ложа – и к зеркалу. Признаюсь, я был разочарован и удручен. Морда осталась как была, может, выглядела чуть глупее. А говорят, что в сказках народная мудрость! Хрен цена такой мудрости, Геральт. Ну да Фэнне скоро постаралась, чтоб я забыл об огорчениях. Веселая была девушка, говорю тебе. Знаешь, что придумала? Мы вдвоем пугали нежеланных гостей. Представь себе: заходит такой во двор, осматривается, а тут с ревом вылетаю на него я, на четвереньках, а Фэнне, совсем голая, сидит у меня на спине и трубит в дедулин охотничий рог!
Нивеллен затрясся от смеха, сверкая белизной клыков.
- Фэнне, - продолжал он, - пробыла у меня полный год, а потом вернулась к семье, с большим приданым. Собиралась выйти замуж за одного трактирщика, вдовца.
- Рассказывай дальше, Нивеллен. Это занимательно.
- Да? – сказало чудовище, с хрустом почесывая между ушами. – Ну ладно. Следующая, Примула, была дочкой обнищавшего рыцаря. У рыцаря, когда он сюда прибыл, был тощий конь, заржавевшая кираса и невероятные долги. Паскудный он был, скажу тебе, Геральт, как навозная куча, и разносил вокруг такую же вонь. Примулу – руку даю на отсечение – видать, зачали, когда он был на войне, потому что была весьма хорошенькая. И у нее я не вызывал страха, впрочем, неудивительно, ибо по сравнению с ее родителем я мог казаться вполне пригожим. Она, как оказалось, обладала изрядным темпераментом, да и я, набрав уверенности в себе, не зевал. Уже через две недели мы были с Примулой в очень близких отношениях, во время которых она любила дергать меня за уши и выкрикивать: "Загрызи меня, зверь!", "Растерзай меня, хищник!" и тому подобные идиотизмы. Я в перерывах бегал к зеркалу, но представь себе, Геральт, посматривал в него с растущим беспокойством. Все меньше я тосковал по тому, менее работоспособному облику. Понимаешь, Геральт, прежде я был дряблый, теперь стал мужик хоть куда. Прежде я беспрестанно болел, кашлял, и из носу у меня текло, теперь ничто меня не берет. А зубы? Ты не поверил бы, какие у меня были испорченные зубы! А теперь? Я могу перегрызть ножку стула. Хочешь, перегрызу ножку стула?
- Нет. Не хочу.
- Может, оно и к лучшему, - раззявило пасть чудовище. – Барышень забавляло, когда я рисовался, и в доме осталось ужасно мало целых стульев. – Нивеллен зевнул, его язык свернулся трубочкой.
- Утомила меня эта болтовня, Геральт. Короче говоря, потом были еще две: Илика и Венимира. Все происходило до скуки одинаково. Сначала смесь страха и холодности, потом нить симпатии, укрепляемая небольшими, но дорогими подарками, потом "Кусай меня, съешь меня всю", потом возвращение папы, нежное прощание и все более заметная убыль в сокровищнице. Я решил проводить больше времени в одиночестве. Конечно, в то, что девичий поцелуй изменит мой облик, я уже давно перестал верить. И смирился с этим. Более того, пришел к выводу, что хорошо так, как есть, и никаких перемен не надо.
- Никаких, Нивеллен?
- А представь себе. Я тебе говорил: лошадиное здоровье, связанное с этим обликом – раз. Во-вторых, мое отличие действует на девушек как афродизиак. Не смейся! Я более чем уверен, что, будучи человеком, должен был бы здорово набегаться, прежде чем я заполучил бы такую, к примеру, Венимиру, которая была необыкновенно красивой барышней. Сдается мне, что на такого, как на том портрете, она бы даже не взглянула. И в-третьих – безопасность. У папули были враги, несколько осталось в живых. У тех, кого отправила в могилу дружина под моим жалким командованием, были родственники. В подвалах есть золото. Если бы не страх, который внушаю, кто-нибудь пришел бы за ним. Хоть бы и мужики с вилами.
- Кажется, ты совершенно уверен, - промолвил Геральт, поигрывая пустым кубком, - что в своем теперешнем облике никого не обидел. Ни одного отца, ни одной дочки. Ни одного родственника или жениха дочки. А, Нивеллен?
- Оставь, Геральт, - возмутилось чудовище. – О чем ты говоришь? Отцы не помнили себя от радости, говорил тебе, я был щедр сверх всякого воображения. А дочки? Ты не видел их, когда они сюда прибывали: в посконных платьицах, с лапками, изъеденными щелоком от стирки, ссутуленные от ношения бадей. На спине и бедрах Примулы даже после двух недель пребывания у меня оставались следы ремня, которым драл ее рыцарский папочка. А у меня они ходили принцессами, в руки брали исключительно веер, даже не знали, где здесь кухня. Я наряжал их и увешивал безделушками. Наколдовывал по первому требованию горячую воду в жестяную ванну, которую папуля украл еще для мамы в Ассенгарде. Представляешь? Жестяная ванна! Редко у какого правителя округа, да что я говорю, редко у какого властелина есть жестяная ванна. Для них это был дом из сказки, Геральт. А что касается ложа, то... Зараза, невинность в наше время встречается реже, чем скальный дракон. Ни одной я не принуждал, Геральт.
- Но ты подозревал, что кто-то мне за тебя заплатил. Кто мог заплатить?
- Прохвост, желающий получить оставшееся в моем подвале, но не имеющий больше дочек, - твердо произнес Нивеллен. – Человеческая алчность не знает границ.
- И никто другой?
- И никто другой.
Оба молчали, всматриваясь в нервно мигающее пламя свечей.
- Нивеллен, - вдруг сказал ведьмак, - Ты сейчас один?
- Ведьмак, - помедлив, ответило чудовище, - думаю, что, в принципе, я должен обругать тебя сейчас неприличными словами, взять за шиворот и спустить с лестницы. Знаешь за что? За то, что считаешь меня недоумком. Я с самого начала вижу, как ты прислушиваешься, как поглядываешь на дверь. Ты прекрасно знаешь, что я живу не один. Я прав?
- Прав. Извини.
- Зараза с твоими извинениями. Ты видел ее?
- Да. В лесу, возле ворот. По этой причине купцы с дочками с некоторых пор уезжают отсюда ни с чем?
- Значит, ты и об этом знал? Да, по этой причине.
- Позволь спросить...
- Нет. Не позволю.
Снова молчание.
- Что ж, воля твоя, - промолвил, наконец, ведьмак, вставая. – Благодарю за гостеприимство, хозяин. Мне пора в путь.
- Правильно, - Нивеллен тоже встал. – По некоторым причинам я не могу предложить тебе ночлег в замке, а ночевать в здешних лесах не советую. С тех пор, как околица обезлюдела, по ночам здесь нехорошо. Ты должен вернуться на тракт до сумерек.
- Буду иметь в виду, Нивеллен. Ты уверен, что тебе не нужна моя помощь?
Чудовище посмотрело на него искоса.
- А ты уверен, что мог бы мне помочь? Смог бы снять это с меня?
- Я имел в виду не только такую помощь.
- Ты не ответил на мой вопрос. Хотя... Пожалуй, ответил. Не смог бы.
Геральт посмотрел ему прямо в глаза.
- Вам тогда не повезло, - сказал он. – Из всех храмов в Гелиболе и Долине Нимнар вы выбрали именно храм Корам Агх Тэра, Львиноголового Паука. Чтобы снять проклятие, наложенное жрицей Корам Агх Тэра, нужны знания и способности, которыми я не обладаю.
- А кто ими обладает?
- Это тебя все-таки интересует? Ты говорил, что хорошо так, как есть.
- Как есть – да. Но не как может быть. Боюсь...
- Чего ты боишься?
Чудовище остановилось в дверях зала, обернулось.
- Хватит с меня твоих вопросов, ведьмак, которые ты все время задаешь, вместо того, чтоб отвечать на мои. Видно, тебя надо соответственно спрашивать. Слушай, с некоторых пор мне снятся скверные сны. Может, слово "чудовищные" было бы точнее. Мои опасения оправданы? Коротко, пожалуйста.
- После такого сна, после пробуждения, у тебя никогда не было испачканных ног? Хвои в постели?
- Нет.
- А...
- Нет. Коротко, пожалуйста.
- Твои опасения оправданы.
- Этому можно помочь? Коротко, пожалуйста.
- Нет.
- Наконец-то. Идем, я провожу тебя.
Во дворе, пока Геральт поправлял вьюки, Нивеллен погладил лошадь по ноздрям, похлопал по шее. Плотва, радуясь ласке, наклонила голову.
- Любят меня зверьки, - похвасталось чудовище. – Я их тоже люблю. Моя кошка, Обжорочка, хоть и сбежала сначала, вернулась потом ко мне. Долгое время она была единственным живым существом, разделявшим со мной мою горькую долю. Вереена тоже...
Он осекся, скривился. Геральт улыбнулся.
- Тоже любит кошек?
- Птиц, - оскалил зубы Нивеллен. – Проговорился я, зараза. А, чего уж там. Это не очередная купеческая дочка, Геральт, и не очередная попытка найти долю правды в старых байках. Это нечто серьезное. Мы любим друг друга. Если засмеешься, дам в морду.
Геральт не засмеялся.
- Твоя Вереена, - сказал он, - по всей вероятности, русалка. Ты знаешь об этом?
- Догадываюсь. Худощавая. Черная. Говорит редко, на языке, которого я не знаю. Не ест человеческой пищи. Целыми днями пропадает в лесу, потом возвращается. Это типично?
- Более-менее, - ведьмак подтянул подпругу. – Наверное, думаешь, что она не вернулась бы, стань ты человеком?
- Я в этом уверен. Сам знаешь, как русалки боятся людей. Мало кто видел русалку вблизи. А я и Вереена... Эх, зараза. Бывай, Геральт.
- Бывай, Нивеллен.
Ведьмак толкнул кобылу пяткой в бок, двинулся к воротам. Чудовище плелось рядом.
- Геральт?
- Да?
- Я не так глуп, как ты думаешь. Ты приехал сюда по следу одного из купцов, которые тут были в последнее время. Что-то случилось с кем-то из них?
- Да.
- Последний был у меня три дня назад. С дочкой, впрочем, не из лучших. Я велел дому закрыть все двери и ставни, не подавал признаков жизни. Они покрутились по двору и уехали. Девушка сорвала с тетушкиного куста розу и приколола ее себе к платью. Ищи их где-нибудь в другом месте. Но будь осторожен, это скверные места. Я говорил, ночью в лесу небезопасно. Там видны и слышны нехорошие вещи.
- Спасибо, Нивеллен. Буду помнить о тебе. Как знать, может, найду кого-то, кто...
- Может. А может и нет. Это моя проблема, Геральт, моя жизнь и мое наказание. Я научился это переносить, привык. Если станет хуже, тоже привыкну. А если станет намного хуже, не ищи никого, приезжай сюда сам и закончи дело. По-ведьмачьи. Бывай, Геральт.
Нивеллен повернулся и бодро зашагал в сторону особняка. Ни разу больше не оглянувшись.
3
Округа была безлюдной, дикой, зловеще враждебной. Геральт не вернулся на тракт до сумерек, не хотел делать крюк, поехал напрямик, через бор. Ночь он провел на лысой вершине высокого холма, с мечом на коленях, у маленького костра, в который время от времени бросал пучки бореца. Среди ночи он заметил далеко в долине отблески огня, услышал безумные завывания и пение, а также что-то, что могло быть только криком истязаемой женщины. Он направился туда чуть свет, но нашел лишь вытоптанную поляну и обугленные кости в еще теплой золе. Что-то, сидевшее в кроне могучего дуба, верещало и шипело. Это мог быть леший, но мог быть и обычный лесной кот. Ведьмак не стал задерживаться, чтобы проверить.
4
Около полудня, когда он поил Плотву у родника, кобыла пронзительно заржала, попятилась, скаля желтые зубы и грызя мундштук. Геральт машинально успокоил ее Знаком и тогда заметил правильный круг, образованный торчащими из мха шляпками красноватых грибков.
- Ты становишься настоящей истеричкой, Плотва. – сказал он. – Это же обыкновенный чертов круг. К чему эти сцены?
Кобыла фыркнула, поворачивая к нему голову. Ведьмак потер лоб, нахмурился, задумался. Потом одним махом очутился в седле, повернул коня, быстро поехал обратно, по собственным следам.
- "Любят меня зверьки", - пробормотал он. – Извини, лошадка. Получается, у тебя ума больше моего.
5
Лошадь прижимала уши, фыркала, рвала подковами землю, не хотела идти. Геральт не стал успокаивать ее Знаком – соскочил с седла, перебросил поводья через голову коня. За спиной у ведьмака уже не было старого меча в ножнах из кожи ящериц – его место занимало теперь блестящее красивое оружие с крестообразной гардой и тонкой, хорошо сбалансированной рукоятью, оканчивающейся шаровидным навершием из белого металла.
На этот раз ворота не отворились перед ним. Они были открыты, так, как он оставил их, уезжая.
Услышал пение. Он не понимал слов, не мог даже определить язык, которому они принадлежали. В этом не было необходимости – ведьмак знал, чувствовал и понимал саму природу, суть этого пения, тихого, пронизывающего, разливающегося по жилам волной тошнотворного, обессиливающего ужаса.
Пение внезапно оборвалось, и тогда он ее увидел.
Она прильнула к спине дельфина в высохшем фонтане, обняв замшелый камень маленькими руками, такими белыми, что казались прозрачными. Из-под копны спутанных черных волос блестели, уставившись на него, огромные, широко раскрытые глаза цвета антрацита.
Геральт медленно приблизился мягким, пружинящим шагом, заходя полукругом со стороны ограды, мимо куста голубых роз. Существо, приклеившееся к спине дельфина, поворачивало вслед за ним маленькое личико с выражением неописуемой тоски, полное очарования, создающего впечатление, что все еще слышна песнь, хотя маленькие бледные губки были сжаты и из-за них не доносилось ни малейшего звука.
Ведьмак остановился в десяти шагах. Меч, медленно извлекаемый из черных эмалированных ножен, разгорелся и засиял над его головой.
- Это серебро, - сказал он. – Этот клинок серебряный.
Бледное личико не дрогнуло, антрацитовые глаза не изменили выражения.
- Ты настолько похожа на русалку, - спокойно продолжал ведьмак, - что могла бы обмануть любого. Тем более, что ты редкая птичка, черноволосая. Но лошади никогда не ошибаются. Они узнают таких, как ты, инстинктивно и безошибочно. Кто ты? Я думаю, муля или альп. Обычный вампир не вышел бы на солнце.
Уголки бледных губок дрогнули и слегка приподнялись.
- Тебя привлек Нивеллен в своем облике, верно? Сны, о которых он говорил, вызывала ты. Догадываюсь, что это были за сны, и сочувствую ему.
Существо не шевельнулось.
- Ты любишь птиц, - продолжал ведьмак. – Однако это не мешает тебе перегрызать шеи людям обоего пола, а? Воистину, ты и Нивеллен! Прекрасная из вас вышла бы пара: чудовище и вампирка, хозяева лесного замка. Вмиг подчинили бы себе всю округу. Ты, вечно жаждущая крови, и он, твой защитник, убийца по первому зову, слепое орудие. Но сперва он должен был стать настоящим чудовищем, а не человеком в чудовищной маске.
Огромные черные глаза сузились.
- Что с ним, черноволосая? Ты пела, а значит, пила кровь. Прибегла к последнему средству, то есть тебе не удалось поработить его разум. Я прав?
Черная головка легонько, почти неуловимо кивнула, а уголки губ поднялись еще выше. Маленькое личико приобрело жуткое выражение.
- Теперь, наверное, считаешь себя хозяйкой этого замка?
Кивок, на это раз более заметный.
- Ты муля?
Медленное, отрицательное движение головой. Раздавшееся шипение могло исходить только из бледных, кошмарно улыбающихся уст, хотя ведьмак не заметил, чтоб они пошевелились.
- Альп?
Отрицание.
Ведьмак отступил, крепче сжал рукоять меча.
- Это значит, что ты...
Уголки губ начали подниматься выше, все выше, губы раскрылись...
- Брукса! – крикнул ведьмак, бросаясь к фонтану.
Из-за бледных губ сверкнули белые, остроконечные клыки. Вампирка вскочила, выгнула спину, как пантера, и испустила вопль.
Волна звука ударила в ведьмака, как таран, лишая дыхания, сминая ребра, пронзая уши и мозг шипами боли. Отлетая назад, он еще успел скрестить запястья обеих рук в Знаке Гелиотропа. Колдовство значительно уменьшило силу, с которой он врезался спиной в ограду, но и так у него потемнело в глазах, а остатки воздуха вырвались из легких вместе со стоном.
На спине дельфина, в каменном кругу высохшего фонтана, где только что сидела хрупкая девушка в белом платье, распластывал поблескивающее телище огромный черный нетопырь, раскрывающий длинную узкую пасть, переполненную рядами иглообразной белизны. Перепончатые крылья развернулись, бесшумно захлопали, и существо ринулось на ведьмака, как стрела, выпущенная из арбалета. Чувствуя во рту железистый привкус крови, Геральт выкрикнул заклятие, выбросив вперед руку с пальцами, раскрытыми в Знаке Квен. Нетопырь, шипя, резко повернул, взмыл, хихикая, вверх и тотчас спикировал отвесно вниз, прямо на шею ведьмака. Геральт отскочил в сторону, ударил, не попадая. Нетопырь плавно, грациозно, поджав одно крыло, развернулся, облетел его и снова атаковал, раскрывая зубастую пасть на безглазой морде. Геральт ждал, меч держал двумя руками, направив его в сторону существа. В последний момент он прыгнул, но не в сторону, а вперед, рубанув наотмашь так, что загудел воздух. И промахнулся. Это было настолько неожиданно, что он выбился из ритма, на долю секунды запоздал с уклоном. Почувствовал, как когти зверя разрывают ему щеку, а бархатно влажное крыло хлещет по шее. Он развернулся на месте, перенес вес тела на правую ногу и ударил стремительным взмахом назад, вновь не попав в фантастически увертливое существо.
Нетопырь замахал крыльями, поднялся выше, спланировал в сторону фонтана. В тот момент, когда кривые когти заскрежетали о камень бассейна, ужасная, слюнящаяся пасть уже размывалась, изменялась, исчезала, хотя появляющиеся на ее месте бледные губки все еще не скрывали убийственных клыков.
Брукса пронзительно, модулируя звук в ужасающий напев, завыла, вытаращила на ведьмака переполненные ненавистью глаза и опять завопила.
Удар волны был таким мощным, что преодолел Знак. В глазах Геральта завертелись черные и красные круги, в висках и темени застучало. Сквозь сверлящую уши боль он начал слышать голоса – причитания и стоны, звуки флейты и гобоя, шум вихря. Кожа на его лице мертвела и зябла. Он упал на одно колено, потряс головой.
Черный нетопырь бесшумно плыл к нему, на лету раскрывая зубастую пасть. Геральт, хоть ошеломленный волной крика, отреагировал инстинктивно. Вскочил, молниеносно подстраивая темп движений к скорости полета чудовища сделал три шага вперед, вольт и полуоборот, а затем быстрый как мысль двуручный удар. Клинок не встретил сопротивления. Почти не встретил. Геральт услышал вопль, но на этот раз это был вопль боли, вызванной прикосновением серебра.
Брукса, воя, превращалась на спине дельфина. На белом платье, чуть выше левой груди, было видно красное пятно под порезом не длиннее мизинца. Ведьмак скрежетнул зубами: удар, который должен был располовинить зверя, оказался царапиной.
- Кричи, вампирка, - буркнул он, отирая кровь со щеки. – Выорись. Потрать силы. А тогда я отрублю твою прелестную головку.
Ты. Ослабнешь первый. Колдун. Убью.
Губы бруксы не шевельнулись, но ведьмак слышал слова отчетливо, они раздавались в его мозгу взрываясь, глухо звеня, с отзвуком, словно из-под воды.
- Увидим, - процедил он и пошел, наклонившись, в сторону фонтана.
Убью. Убью. Убью.
- Увидим.
- Вереена!
Нивеллен, с опущенной головой, обеими руками вцепившийся в косяк, появился, пошатываясь, в дверях особняка. Нетвердой походкой пошел в сторону фонтана, неуверенно размахивая лапами. Воротник его кафтана был в пятнах крови.
- Вереена! – рявкнул он снова.
Брукса рывком повернула голову в его сторону. Геральт, занося меч для удара, бросился к ней, но реакции вампирки были гораздо быстрее. Резкий вопль – и очередная волна сбила ведьмака с ног, опрокинула навзничь, потащила по гравию аллейки. Брукса выгнулась, сжалась для прыжка, клыки во рту сверкнули, как разбойничьи кинжалы. Нивеллен, растопырив лапы словно медведь, попытался ее схватить, но она завопила прямо ему в пасть, отбрасывая на несколько саженей назад, на деревянные леса под стеной, которые обрушились с оглушительным треском, похоронив его под кучей досок.
Геральт уже был на ногах, бежал, полукругом огибая двор, стараясь отвлечь внимание бруксы от Нивеллена. Вампирка, в хлопающем белом платье, неслась прямо на него, легко, как бабочка, едва касаясь земли. Она уже не вопила, не пыталась превращаться. Ведьмак знал, что она устала. Но знал он и то, что, даже уставшая, она по-прежнему смертельно опасна. За спиной Геральта ревел Нивеллен, грохотали засыпавшие его доски.
Геральт отскочил влево, сделав круговой взмах мечом, быстрый и дезориентирующий. Брукса скользила прямо к нему – бело-черная, растрепанная, страшная. Ведьмак недооценил ее – завопила на бегу. Он не успел сложить Знак, отлетел назад, врезался спиной в ограду, боль в позвоночнике отдалась до самых кончиков пальцев, парализовала руки, подсекла ноги. Он упал на колени. Брукса, певуче воя, бросилась к нему.
- Вереена! – рявкнул Нивеллен.
Она обернулась. И тогда Нивеллен с силой вонзил ей меж грудей сломанный острый конец трехметровой жерди. Она не крикнула. Лишь вздохнула. Ведьмак, слыша этот вздох, задрожал.
Они стояли – Нивеллен, на широко расставленных ногах, держа жердь двумя руками и сжимая ее конец под мышкой. Брукса, словно белая бабочка на шпильке, повисла на другом конце шеста, тоже стиснув его обеими руками.
Вампирка душераздирающе вздохнула и вдруг сильно налегла на кол. Геральт увидел, как на ее спине, на белом платье, расцветает красное пятно, из которого в гейзере крови вылезает, отвратительно и непристойно, обломанный острый конец. Нивеллен крикнул, сделал шаг назад, затем второй, потом быстро начал пятиться, но не отпускал шест, волоча за собой пробитую бруксу. Еще шаг и он уперся спиной в фасад особняка. Конец жерди, который держал под мышкой, заскрежетал о стену.
Брукса медленно, словно лаская, передвинула маленькие ладони вдоль шеста, вытянула руки на всю длину, ухватилась крепко за жердь и налегла на нее снова. Уже больше метра окровавленного шеста торчало из ее спины. Глаза бруксы были широко открыты, голова запрокинута. Ее вздохи стали чаще, ритмичнее, переходя в хрип.
Геральт поднялся, но, завороженный тем, что видит, по-прежнему не мог заставить себя действовать. Он услышал слова, глухо раздающиеся внутри черепа, словно под сводами холодного и мокрого подземелья.
Мой. Или ничей. Я тебя люблю. Люблю.
Очередной ужасный, прерывистый, давящийся кровью вздох. Брукса рванулась, продвинулась дальше вдоль жерди, протянула руки. Нивеллен отчаянно заревел, не выпуская шеста, силился отодвинуть вампирку как можно дальше от себя. Тщетно. Она еще больше продвинулась вперед, схватила его за голову. Нивеллен завыл еще пронзительнее, замотал косматой головой. Брукса вновь передвинулась на жерди, наклонила голову к горлу Нивеллена. Клыки сверкнули ослепительной белизной.
Геральт прыгнул. Прыгнул, как безвольная, освобожденная пружина. Каждое движение, каждый шаг, который теперь следовало сделать, был его естеством, был заучен, неизбежен, автоматичен и смертельно верен. Три быстрых шага. Третий, как сотни таких шагов прежде, заканчивается на левую ногу, крепким решительным упором. Поворот туловища, стремительный, с размаху, удар. Он увидел ее глаза. Ничто уже не могло измениться. Услышал голос. Ничто. Крикнул, чтобы заглушить слово, которое она повторяла. Ничто не могло. Рубил.
Он ударил уверенно, как сотни раз до этого, серединой лезвия, и тут же, продолжая ритм движения, сделал четвертый шаг и полуоборот. Клинок, в конце полуоборота уже свободный, двигался за ним, блестя, увлекая за собой веерок красных капелек. Волосы цвета воронова крыла заволновались, развеваясь, плыли по воздуху, плыли, плыли, плыли.
Голова упала на гравий.
Чудовищ все меньше?
А я? Кто я такой?
Кто кричит? Птицы?
Женщина в полушубке и голубом платье?
Роза из Назаира?
Как тихо!
Как пусто. Какая пустота.
Во мне.
Нивеллен, свернувшись клубком, сотрясаемый спазмами и дрожью, лежал у стены особняка в крапиве, охватив голову руками.
- Встань, - сказал ведьмак.
Лежащий под стеной молодой, красивый, могучего телосложения мужчина с бледным лицом поднял голову, повел вокруг невидящим взглядом. Протер глаза костяшками пальцев. Посмотрел на свои ладони. Ощупал лицо. Тихо застонал, вложил палец в рот, долго водил им по деснам. Снова схватился за лицо и снова застонал, коснувшись четырех кровавых опухших полос на щеке. Зарыдал, потом засмеялся.
- Геральт! Как это? Как это... Геральт!
- Встань, Нивеллен. Встань и иди. Во вьюках у меня лекарства, они нужны нам обоим.
- У меня уже нет... Нет? Геральт? Как это?
Ведьмак помог ему встать, стараясь не смотреть на маленькие, такие белые, что казались прозрачными, руки, стиснутые на жерди, вонзившейся меж маленьких грудей, облепленных мокрой красной тканью. Нивеллен снова застонал.
- Вереена...
- Не смотри. Идем.
Они пошли через двор, мимо куста голубых роз, поддерживая друг друга. Нивеллен непрестанно ощупывал свое лицо свободной рукой.
- Невероятно, Геральт. После стольких лет? Как это возможно?
- В каждой сказке есть доля правды, - тихо сказал ведьмак. – Любовь и кровь. В обеих могучая сила. Маги и ученые ломают над этим головы уже много лет, но не пришли ни к чему, кроме...
- Кроме чего, Геральт?
- Любовь должна быть настоящей.
Дата публикации: 2008-10-31 23:27:25
Просмотров: 44952
[ Назад ]
|
 |
Каталог статей
|