Память 11 Май 01 14:43 Cообщение № 14210 - Миры Анджея Сапковского


	Память 11 Май 01 14:43 Cообщение № 14210 Мой далекий холодный остров /Несколькими днями и веками ранее/ Пелам покосился на крепко спящих Шныру и Нулевочку – набегались за день, наигрались, звереныши. Драконочка спала беспокойно, то и дело переворачиваясь с боку на бок и пытаясь во сне поудобнее закутаться в собственные крылья. Шныра развалилась поперек сколоченной для нее лежанки, хвост свесился, нос шумно сопел. Лапки время от времени подергивались – видать, бежала куда-то во сне. Пелам усмехнулся, потянул руку к хвосту, представляя себе, какой возмущенный визг сейчас поднимется, – но Шныра во сне оскалила на неведомого врага зубки, чего-то невнятно буркнула, и старый рыболов почему-то передумал. Пусть зверь сам сражается со своими кошмарами, не надо его будить, обидится еще. Начинался ранний отлив, и Пелам поторопился на берег. Иногда ставить сеть ему помогала Шныра – кто бы мог подумать, что сухопутный зверек плавает не хуже вредины-Фоки. Которая, кстати сказать, немедленно вынырнула метрах в трех от Пелама и с привычным хозяйским любопытством следила за процессом. Вот уж от кого пользы ни на грош – ладно еще, как-то Шныра уговорила проказливое ластоногое выкусывать пойманную рыбу поаккуратнее, не портить сети. Не те уж годы, и починка сетей старику давалась тяжело. Как обычно, впрочем. Ведь тому уж не первая сотня лет, как Пелам стал тем, чем стал. И всегда, сколько он себя помнил, он и был таким стариком, крепким, жилистым, но хромающим от раннего ревматизма. Это у них семейное – сын, Пелес, тоже начал прихрамывать где-то сразу после сорока лет. Только давно это было. Так давно, что и некому уж, поди, помнить. Пелам выбрался из воды, стянул надетые прямо поверх старых растоптанных ботинок сапожищи, аккуратно развесил их сушиться на перилах мостков, а сам снова спустился на каменистый берег и принялся стаскивать в кучу выбеленный морем и ветром плавник для костра. Над поверхностью воды еще подрагивали на ветру клочья сырого тумана, хотя солнце давно стояло на своем привычном месте. Полярный день. Необычно теплый, как и все это лето, но все-таки – полярный. Это только шныриным яблоням почему-то никакие утренние заморозки не страшны. Пелам, впрочем, догадывался, почему, но помалкивал – да и незачем лишний раз о некоторых вещах языком трепать… Пока костер разгорелся, пока похожие на кости неведомых чудищ сухие скрюченные ветки начали потрескивать в огне, начался прилив. Фока пошлепала ластами по воде, привлекая внимание старика, и сделала вид, что собирается запутаться в сетке. Пелам погрозил ей кулаком, а потом еще и припустил по воде каменюкой для острастки – обычное утреннее развлечение. Пока Шныра дрыхнет без задних лап, Фока не знает, чем заняться, вот и озорует. Скучно ей одной – никого из собратьев рядом. Не могут Завесу преодолеть, а, скорее всего, не очень-то и хотят. Была бы Птица Рух хоть немного поумнее – можно было бы попросить ее принести в когтях из внешнего мира пару-тройку нерп, развели бы здесь небольшую популяцию. Да только вот мозгов у Птицы мало – в отличие от перьев. И никак ей не объяснить, что не все то, что плавает, – еда. Вот, Фока, даром, что глупенькая, а за столько-то веков навострилась от пташки прятаться будь здоров. Пелам хмыкнул, глядя, как нерпа гоняет ластами по воде камешек, не давая ему затонуть. Мячик бы ей сюда. Обыкновенный резиновый мячик… Старик поежился, спохватился, побрел к сколоченной из того же плавника времянке. Вернулся с покрытым копотью котелком, сходил до ручья, набрал воды, нарвал яблоневых листьев, еще каких-то трав. Выдернул с корнем растущие у ручья ломкие тоненькие веточки высотой с ладонь. Сполоснул земляные комочки – вода в ручье на мгновение помутнела, но муть тут же унесло быстрым течением. Пелам не удержался, аккуратно отставил котелок, чтобы не расплескать, наклонился над стремительным узеньким потоком жуть желтоватой торфяной воды, зачерпнул пригоршню, сделал пару больших жадных глотков – до ломоты в зубах. Легкая горечь прокатилась по языку. А холодно-то как! До слез! Он подхватил котелок, вернулся к костерку, сгреб ногой разметанные ветром легкие угольки, подвесил на крепкую, хотя и не раз уже облизанную огнем рогулину котелок, дождался, пока вода нагреется, побросал туда собранную у ручья траву. Тундровый чай. Другого здесь нет, а так порой хочется! Настоящего, цейлонского, густого, темного, ароматного… Приливные мелкие волны уже ластились к неровным зеленоватым каменным глыбам неподалеку. В верхней точке утреннего прилива глыбы накроет целиком, но сюда, к костру, вода не доберется. Фока подплыла поближе, выползла на мокрые камни, у, морда любопытная! К костру нерпа, конечно, не сунется, но издалека она любит смотреть на огонь. Пусть ее, опять же, сети целее будут, пока вредина отдыхает на берегу. Сиди, сиди, вот Шныра проснется, будет тебе трепка за хвост! Пелам сходил к времянке, принес железную кружку, зачерпнул травяного отвара. Металл мигом нагрелся, обжигал руки, даром, что ручка кружки была обмотана потемневшей от времени корой. Пелам давно собирался нарезать посуды из плавника – но так и не решился. Ни разу. Кроме того, самого первого… Того, с которого все и началось. А, впрочем, кто теперь упомнит, с чего началось? Тогда, далеко отсюда… Когда рыбаки артели выбрали бригадиром Пелеса, Пелам несколько лет еще работал под началом сына – присматривал. Но когда услышал свое собственное прозвище: «Король рыбаков» уже не в собственный адрес, а применительно к новому бригадиру, понял, что передал артель в надежные руки. Да, впрочем, кто бы сомневался… Старик Пелам, которого мало кто тогда решился бы назвать стариком, без дела тоже не оставался. Мало ли работы на берегу – та же починка сетей, готовка, разделка рыбы. Но когда шторм подогнал к их пристани небольшое суденышко столичных умников-научников, Пелам, сам от себя такого не ожидая, напросился, едва ли не навязался к ним в экспедицию – лоцманом, рабочим, да кем угодно. И не потому вовсе, что родные края осточертели – других он и не видел. Море, да узкая полоса берега, на которой растянуты сети для просушки – вот и весь его тогдашний мир. Но вот – какое-то непонятное чувство погнало на старости лет за приключениями. Да… Вот в этой бухточке они тогда и бросили якорь. Сперва ночевали на борту, потом торопливо, на скорую руку, сколотили домик на горе. Старик и посейчас не знал, какой умник и по какой причине прозвал ее горой Яблонь. Поди, тот же самый, что и далекую сопку на противоположной стороне острова зачем-то именовал Верблюжьей горой. Пелам живых верблюдов не видел, только на картинке, и по его разумению ну ничегошеньки общего у сопки с этими животными не было, но – какая, в сущности, разница? Пусть будет Верблюжка… А вот Золотой Хребет на той стороне заливчика назвали так неслучайно. Первые же пробы показали там наличие желтого металла, и преизрядное, кстати сказать. Правда, сейчас Пелам все больше звал его по-другому. То Синими горами, а то и Радужными. А золото – да кому оно теперь нужно? Не ему, это точно. Ну, а тогда экспедиция торопилась – коротко северное лето, и надо успевать. Все было наспех, все – тяп-ляп, на скорую руку, ненадежно. Да если б не Пелам, столичные научники б и половину исследований не успели провести. А так – уложились в сроки, грех жаловаться. Вот только, когда упрямый крепкий старик наотрез отказался возвращаться с ними назад – удивились. Помрет ведь! Не переживет полярной зимы. Но переспорить Пелама, наверное, не сумел бы и сынок его, такой же упрямец. На геологов грех жаловаться, отстроили домик, как сумели, обили жестью от ветра. Припасами поделились по справедливости, чтоб на зимовку и соли, и пороха хватило. А с весной, глядишь, приедут золотоискатели, прииски разрабатывать. Экспедиция погрузилась на свое хлипкое, но быстроходное суденышко и умчалась прочь, обгоняя наступающие с севера льды. Пелам остался зимовать. Бил нерп, заготовил и жира, что у всех северных народов считается целебным, и шкур. Одну нерпу, правда, пощадил. Вон ту нахалку, что сейчас на камнях спинку на солнышке греет. Фока тогда была совсем малышкой, в сети запуталась, а сил вырваться уже не было. Рука не поднялась добить измученного звереныша, да и, по правде, много ль с него возьмешь? Так и прижилась дармоедка, и с остальными не убралась от зимы подальше. Намучился с ней Пелам, хорошо еще, что не всю рыбу закоптил, часть сохранил в снегу свежей. А, впрочем, без нее зимовать было б куда скучнее – никакого зверья на острове не водилось, а птицы с наступлением холодов улетели. А так хоть поговорить есть с кем. Но и так зима выдалась тяжелой – к таким старик не привык. Если б не упрямство, да не та странная нелогичная любовь, с которой он раз и навсегда принял угрюмый северный остров – наверное, и не выжил бы. А потом произошло то, что навсегда изменило и Пелама, и его маленький клочок промерзшей насквозь земли. А может, и весь мир… Тот день был самым обычным. Только что успокоилась очередная многодневная пурга, и старый рыболов отважился выглянуть наружу. Не слышно было тягостного, тянущего душу завывания северного ветра, и закутанный в бесформенное одеяние из нерпичьих шкур Пелам приоткрыл наглухо затворенную дверь, уже не опасаясь мгновенно выстудить маленький домик. Полдень давно миновал, и ранние зимние сумерки уже готовы были сгуститься в ночную темень, и уже сияла среди оборванных облачных клочьев яркая, полная, какая-то, будто даже сытая и довольная луна. Снег, наметенный непогодой, уже слежался под шлифующими касаниями ветра, невысокие барханчики сугробов протянулись под ноги синими тенями. Пелам, осторожно ступая, протоптал дорожку до вершины холмика, того самого, с гордым нелепым названием гора Яблонь, посмотрел оттуда на замерзшее море, и вдруг ощутил нечто невозможное, странное, попросту неописуемое. Он стоял там, и – не мыслями, не чувствами – всем телом, всей душой знал, именно знал, что вот этот мир – здесь, вокруг, и там, далеко – это одна большая чаша. Сожми ее в ладонях – и снег понемногу растает, заплещется в пригоршне синее море. И сахарные кубики тающих в воде заснеженных материков, и большие размокшие чайные листья далеких влажных тропических стран. Одна большая чашка, заполненная таинственным напитком, – поднеси к губам и выхлебай в несколько глотков. Вот и все, собственно. Ну, мало ли, что примерещится в зимних сумерках сбрендившему от долгого одиночества старику? Пелам тогда лишь усмехнулся, приходя в себя, да и побрел к дому – мог бы и не выходить, если разобраться, и темно уже почти, да и делать зимой на дворе нечего. Тем коротким бредовым видением, наверное, все и закончилось бы. А только попал в руки старику в тот вечер небольшой такой чурбачок – тоже из плавника, выглаженного морем, с плавными узорами древесины. Он так и просился в руки – возьми, и вырежи из чурбачка что-нибудь красивое, чтобы было чем время занять. Старик усмехнулся, и потянулся за ножом. Сперва он собирался как раз и вырезать пригрезившуюся ему ладонную чашу – просто так, для красоты. Но быстро убедился, что не те уже руки – застарелый ревматизм давно заставил пальцы потерять давнюю сноровку, да и холодная здешняя зима уж никак на пользу старым костям не пошла. А может быть – дело в другом? Об этом он стал думать уже потом, много позже. Вспоминал, как казалось ему, будто вроде и неживое дерево незаметно подсовывает бока под иззубренный нож. Как сами собой из-под ножа змеились по дереву трещинки, отваливались ненужные кусочки древесины – он тогда еще огорчился хрупкости будущей поделки. Как выходил понемногу, словно избавляясь от лишнего, ненужного, простенький гладкий деревянный кубок на невысокой ножке. Как потом руки сами тянулись к нему, словно обретя собственную волю, ласкались, нежно гладили странно теплую древесину. Остаток зимы прошел незаметно. Старик по-прежнему растапливал снег, варил чай – тогда еще тот самый, черный, настоящий, пил его из самодельного кубка, поначалу слегка опасаясь, что кипяток покоробит древесину, а потом – просто так, не желая отчего-то касаться любой другой посуды в доме. Да что там говорить, он и Фоку однажды напоил из кубка – сам не знал, почему. Наверное, потому что даже безвкусная талая вода, побывав в деревянном гладкой кубке, становилась небывалой вкусноты напитком. Тем же самым, прозрачным, без запаха, цвета и вкуса – и все-таки не тем. Фока тогда отфыркалась, глянула на него сердито, а назавтра выползла из-под стола, где по большей части спала, завернувшись во влажные шкуры, прошлепала ластами по полу, и требовательно по-кошачьи зашипела, требуя своей порции утреннего прохладного напитка. Так и перезимовали у синего моря старик со своею нерпой. А когда льды, громоздясь друг на друга, стали отступать куда-то по весне, Пелам вновь занялся рыбалкой, да поджидал обещанную экспедицию. И дождался б, наверное. Но только однажды – хоть убей, не понять, как уж оно произошло – откололся от краешка деревянного кубка крошечный деревянный осколочек. И ведь, сколько раз до того расшалившаяся Фока вышибала ластами кубок из стариковских рук – и хоть бы хны. А тут – треснул краешек. Пелам, конечно, огорчился – но рассудил, что, значит, срок поделке вышел. Да и ладно, хоть зиму прослужила самодельная посудинка. Летом еще нанесет плавника, может, и еще лучше матерьял попадется… Пелам отдал треснутый кубок на игрушки Фоке – пусть возится с ним в воде, хоть не потонет забавка… Лето пришло быстро, как всегда в тундре. Не то слово – стремительно. В неделю стаяли все снега, кроме ледников под берегом, ну, да те так теперь и останутся, до осени тут пролежат. Прошлым летом Пелам зарывал в них выловленную рыбу, вот и нынче будет то же самое. Зато тундра в одночасье покрылась зеленью, запорхали мелкие невзрачные мотыльки над цветочками-однодневками, пахнущими пряно и дурманяще. Все было, как раньше, как и прошлым летом. Только экспедиция не приехала. Ни тогда, ни на следующий год, ни потом. Первое лето старый рыболов разнообразил свое меню грибами, ягодами, битой птицей. Потом кончился порох, а потом вышли запасы и соли и сахара. К тому времени Пелам начал понемногу беспокоиться – слыханное ли дело, чтобы богатые золотом места взяли, да и оставили в покое? Но – не было корабля. Ни в то лето, ни в следующее – никогда. Хотя, гости иногда появлялись. Странные какие-то они были. Старик даром, что света не повидал, долгими зимами еще там, дома, перечитал кучи книжек. Шумно чему-то удивляться было никак не в его привычках, но все-таки – когда вместо рыбаков, охотников да геологов наведываются странные такие гости, все больше смахивающие не на кого-нибудь, а на книжных, да былинных рыцарей-витязей – невольно задумаешься, что не так – то ли мир перевернулся, то ли остатки мозгов в старом седом котелке. Пелам по обыкновению пожал себе плечами, и решил жить так, как живется. Ну, мало ли, сбрендил старик, с кем не бывает… Хорошо еще, что геологи ему мерещатся рыцарями, а не драконами, да змеями морскими. С этими хоть поговорить можно. Речь человеческую услышать. И много лет еще прошло, с тех пор, как однажды старик понял, что к чему. Тогда он впервые почувствовал давно пропавший кубок. Грааль, - как почтительно называли старенькую безделицу странные визитеры. А еще – эта пакостница Фока. Ну не живут так подолгу нерпы. Не должны. Да и куда, спрашивается, подевались все ее сородичи, вон их сколько было в первое лето! А тут – ни одной. Не хотят сюда плыть, должно быть. Ну, и не надо, сети целее будут! Один только раз Пелам разругался с гостем. А кто просил придурочного рыцаря понукать конягу по воде скакать, да еще именно там, где с утра сети стояли? Лошадина ноги запутала, а болван в доспехах мечом всю сеть искромсал. Идиот! Ух, и отчехвостил его Пелам! А рыцарь знай кланяется, да бормочет несуразицу. Потом остался, помогал сеть чинить, хибару подсобил подновить. Но тоже долго не задержался – да и кому охота на этом ветреном берегу зимовать. Странно, что рыцари куда-то пропадали так же незаметно, как и появлялись, словно морок какой. И никто его с собою не звал, будто так и надо, чтобы старый человек в одиночку на острове жил. А старик и не напрашивался. Как будто чувствовал, что нельзя. А уж когда три вздорных дамочки не первой свежести причалили на хлипкой лодке к его мосткам, да вынесли на берег тело израненного беспамятного воина, Пелам и совсем уверился, что сошел с ума все-таки мир, а не он. Ну где тут на острове можно умирающему помочь? Ни тебе телефона, ни рации, чтобы медицинский вертолет вызвать – да и ни к чему до сих пор было. Дамы надолго не задержались, как и все, кто до них прибывал. А вот раненый остался. Как ни грозился старик, как ни упрашивал положить бедолагу в доме, дурные бабы утащили его в пещеру за заливчиком – да еще взяли со старика слово, что Пелам туда и близко не станет подходить. Слово старик, конечно, нарушил – раз уж остров его, то и за гостей отвечать ему. Но какая-то неведомая сила не пустила его в пещеру. Тогда он и задумался – уж не та ли эта сила, что однажды не допустила к острову геологов, зато беспрепятственно пропускает каких-то чудаков. К тому времени он уже понимал, что попадают сюда лишь те, кому однажды в жизни довелось коснуться давно потерянного в волнах растеряхой-Фокой деревянного кубка. Вот ведь – вырезал безделицу, а она вдруг прямо-таки чуть ли не волшебной оказалась – бывают же на свете чудеса! А треугольный осколочек так и затерялся где-то в щелях между досками пола. И, уж много лет тому миновало, как был старику сон – дескать, пока не прирастет осколочек к кубку обратно, так и быть далекому северному острову недосягаемым для всех, кроме избранных одиночек. Сну почему-то захотелось поверить. И, конечно, с одной стороны – порой скучновато бывает на острове, ну, а с другой, если подумать, кто его знает, как за эти века изменился мир – может, в нем уже и нет места для таких, как Пелам? Да и Фоку одну не оставишь – заскучает. Нет уж, пусть остается, как есть. Тем более, что с появлением зеленого зверя по кличке Шныра жить на Авалоне стало куда веселее… И, опять же, надо подумать, как уберечь зимой от мороза и ветра эти нежданные яблони. Надо бы с малышками посоветоваться, как проснутся – если не Шныра, то малютка-дракошка чего подскажет, вон какая умница… Дата публикации: 2009-02-10 08:23:45 Просмотров: 4512 [ Назад ]